Музыка в зале ресторана была слишком громкой и слишком веселой. Она била в виски, смешиваясь с гулом десятка пьяных голосов, звоном бокалов, скрипом стульев. Артем сидел в углу, за столом, уставленным опустевшими салатницами и бутылками, и чувствовал себя незваным гостем.

Последние несколько лет их семья существовала по инерции. Они стали соседями по коммунальной квартире, которым выпало делить не только кухню и ванную, но и общее прошлое. Этот призрак был тихим и бесплотным, он не пугал по ночам, а просто висел в воздухе, делая каждый вдох чуть более пресным и бесполезным. У каждого был свой способ существовать в таком режиме.

Отец погрузился в состояние тихого пивного запоя. Это не было буйством, скандалами или драмами — всё было страшнее. Это было равнодушие, доведённое до уровня философии. Он не жил. Он функционировал. Вставал, шёл на работу, возвращался, открывал первую банку тёплого, липкого пива, включал телевизор и растворялся в его мерцающем синем свете до полуночи. Его взгляд, обращённый в экран, был пустым, как выгоревшая лампочка.

Но тяжелее, мучительнее было другое, то, что и мать отдалилась. До какого-то возраста — лет до двенадцати, наверное — они казались одним целым. Союзниками против скучного мира взрослых. Она смеялась над его шутками, он доверял ей свои мальчишеские тайны. Пахло тогда дома яблочной шарлоткой, её духами с ноткой жасмина.

Позже эта близость стала утекать сквозь пальцы, как вода. Незаметно, по капле. Возможно, виной тому был он сам. Гормональный ураган, новые друзья, первая влюблённость, подростковый эгоизм, для которого весь мир — лишь фон для его собственной драмы.

Артем помнил, как она, уже отдаляясь, пыталась до него достучаться. Не в лоб, нет, тогда она тихо приходила вечером в его комнату, садилась на край кровати, болтала о чём-то незначительном. Но в её голосе, в усталых глазах читался немой вопрос, крик о помощи: “Мне тяжело. Мне одиноко. Обними меня. Скажи что-нибудь”. А он, зарывшись носом в телефон, бурчал: “Мам, отстань, у меня дела”. Или просто молчал, всем видом показывая, что она мешает.

Теперь, когда он приходил с учёбы, её часто не было дома. А если и была, то дверь в её комнату оставалась закрытой, из-под неё больше не струился тёплый свет. В редкие дни, когда мама оставалась дома, они иногда разговаривали на кухне, но это больше походило на дешёвый спектакль, где каждый очень плохо играет свою роль.

У неё появились новые подруги, лиц которых он не знал, голоса которых слышал обрывками по телефону — визгливые, с хрипотцой. Она ушла с привычной работы и, кажется, нашла другую, но о ней не рассказывала. Она менялась, от неё стало пахнуть чем-то чужим. Тонкими, терпкими духами, алкоголем, дешёвыми сигаретами с ментолом. Мама перестала быть той мягкой, домашней, предсказуемой.

Артему порой казалось, что она — его старшая сестра, с которой у него сложные, натянутые отношения. Они ссорились из-за мелочей — немытой посуды, громкой музыки, её поздних возвращений. Могли не разговаривать неделями, и эта тишина была громче любого крика. Казалось, эта тягостная атмосфера мучила даже отца, в такие моменты он делал телевизор ещё громче.

Именно поэтому приглашение на семейный праздник — день рождения какого-то дальнего родственника — Артем воспринял не как повинность, а как шанс. Последний аварийный выход. Надо было что-то сделать. Хоть что-то. Неважно.

Важна была она. Ольга. Его мать. Которая сейчас танцевала в центре зала в своем темно-синем платье, облегающем хрупкую фигуру. Она казалась чем-то инородным в этом месте. Ей было тридцать восемь, но улыбка делала ее лицо почти девичьим. Ее постоянно приглашали танцевать — знакомые и незнакомые, друзья отца, какой-то дальний родственник с наглым, масляным взглядом. И она шла. Легко, словно скользя над полом, с той самой улыбкой, которая сводила Артема с ума.

Отец, краснорожий и довольный, уже давно перешёл ту грань, когда человеку плевать на все, кроме очередной стопки. Он у стола, хлопал по плечам соседей и что-то горланил. Их жизнь с мамой давно превратилась в тихое сожительство, и сегодняшнее веселье было лишь поводом напиться.

Артему было семнадцать. Через месяц, сразу после выпускного, он должен был уехать к бабушке в Питер — готовиться к поступлению в университет. Год. Целый год. Мысль об этом вызывала не тоску по дому, а пустоту здесь, в груди.

Он хотел потанцевать с ней. Просто обнять, положить руку на ее обнажённую кожу, потрогать, ощутить мягкость, тепло, вдохнуть смесь её духов и чего-то неуловимого, только её. Это желание жгло изнутри, тупое и настойчивое.

Первую попытку он предпринял час назад. Подошел, когда она, отдышавшись после очередного танца, присела за стол.

— Мам, потанцуем?

Она взглянула на него усталыми, серыми глазами — казалось бы, бесцветными, но в них было что-то, от чего он всегда замирал, когда она так внимательно на него смотрела.

— Артем, дай минутку перевести дух, — улыбнулась она, потягивая что-то из бокала.

Парень не успел отойти, как её перехватил тот самый наглый родственник:

— Оленька, ах вот ты где! – он схватил её за руку и просто потянул. Будто это была его вещь. Мама только засмеялась.

Вторая попытка. Сын поймал Ольгу у барной стойки.

— Мадам, разрешите вас пригласить, — сказал он, пытаясь шутить.

— Не сейчас, — в ее голосе мелькнуло что-то похожее на раздражение. Ему показалось, что от него отмахнулись как от назойливой мухи. — Видишь, меня ждут.

Он видел. Он видел, как её тонкие пальцы нервно перебирали подол платья. Видел, как она избегает смотреть ему прямо в глаза. Видел, как её алые губы улыбаются очередному кавалеру, как она смеется, как он касается её.

Третья попытка оказалась последней. Он уже взял её за руку, когда между ними появился кто-то из гостей, грузный мужик, влажный от пота.

— Малой, погуляй, — грубая ладонь потянула её в сторону.

— Олежа, ну ты чего, — хихикнула она.

Что-то внутри Артема щёлкнуло. Тихий, холодный звук. Он посмотрел на смеющуюся мать в объятиях очередного мужика, на отца, разливающего водку. Он был здесь лишним. Парень развернулся и пошел к выходу, не оглядываясь. Просто растворился в полумраке коридора, а потом и на прохладной, тёмной улице. Июньский воздух был густым и сладким, но он не приносил облегчения.

Он прошел метров триста, закурил, закашлялся и бросил сигарету, когда услышал за спиной быстрые, легкие шаги.

— Артем!

Мать догнала его, слегка запыхавшись. На плечи был накинут чей-то пиджак, в глазах читалась тревога.

— Ты почему ушел? Что случилось?

— Ничего. Я там лишний, — спокойно ответил Артем.

— Ты… ты что, обиделся?

Он промолчал.

— Это всё из-за того, что я с тобой не танцевала? — ее голос звучал неуверенно.

Он молчал, глядя куда-то мимо нее, на черные ветви акаций.

Мать поняла, она всегда все понимала. Её проницательность была пыткой и наградой. Она прекрасно знала, как он к ней относится. Уже давно чувствовала и боялась. Возможно, именно поэтому так отчаянно отказывала сегодня — не ему, а себе самой.

— Хочешь, вернемся и… — начала она.

— Не нужно жалости, — он резко перебил, и его собственный голос прозвучал хрипло и грубо.

Артем повернулся и пошел по направлению к дому. Через секунду он услышал её шаги рядом. Они шли молча, по темным, пустынным улицам спального района. Тишина между ними была густой, словно стена.

Потом её рука осторожно, почти невесомо, обхватила его за локоть. Прикосновение было таким простым и неожиданным, что он вздрогнул.

— Ты… ревнуешь? — её вопрос повис в воздухе.

Кровь ударила в лицо. Артем покраснел, но в полумраке этого не было видно. Её пальцы слегка сжали его руку.

— Я так устала, Артем, — продолжила она, и в её голосе послышалась усталость. — От всего. От этого фарса. Ты же видишь… Мы уже давно чужие люди. Боря… — она осеклась. — Неважно. Брака нет. Давно. Мы соседи, которые делят холодильник и ванную. Надо было разойтись еще пять лет назад. Не хотели тебя расстраивать, переходный возраст, вот ждали, пока ты закончишь школу. Как только ты уедешь… мы разведемся. Официально. Мне кажется, это было ошибкой. Ждать. Мы отдалились, сынок. — это был первый раз за несколько лет, когда она так назвала его.

— У тебя другой? — вырвалось у него с какой-то детской, глупой обидой.

— Нет, — ответила она слишком быстро, будто оправдываясь. — Нет… просто… всё кончилось.

Он слышал ее голос, но воспринимал его будто сквозь воду. Все его существо было захвачено близостью. Запах — смесь духов, шампуня и чего-то сугубо личного, теплого. Беспокойные пряди волос, выбившиеся из аккуратной прически и трепетавшие на ветру у виска. Полуоткрытые губы. И эти глаза… Серые, глубокие, смотревшие куда-то внутрь себя с непонятной ему грустью. Он молчал, боясь, что голос его выдаст.

Рука Ольги сползла вниз, нашла его ладонь. Пальцы переплелись. Кожа была нежная, мягкая, ладошка чуть влажная. Молния. Разряд, жгучий и стремительный, пронесся от точки соприкосновения до самого затылка. Сердце забилось с такой силой, что он думал, она услышит. Они шли, держась за руки, как… как пара. Мир вокруг потерял четкие очертания, расплылся.

Артем, затаив дыхание, почти не веря в происходящее, опустил руку и обнял её за талию. Его ладонь легла на тонкий шелк платья. Мать на секунду замерла, стала напряженной струной. Сын был готов отдернуть руку, сгорая от стыда, но… потом она выдохнула. Длинно, сдавленно. И расслабилась, позволив руке остаться. Голова чуть склонилась к его плечу.

— Мой мальчик… — прошептала она так тихо, что он скорее угадал, чем услышал. — Какой же ты уже взрослый…

Он не нашел слов в ответ. Только притянул ее чуть ближе, чувствуя, как от этого простого движения у него перехватывает дыхание.

Подъезд. Лифт, в котором стало тесно. Они стояли лицом к лицу. Слишком близко. Он чувствовал её дыхание — теплое, чуть учащённое. Видел, как поднимается и опускается грудь в вырезе платья. Видел, как она морщит носик, капельку влаги в уголке губ. Мать смотрела на него, внимательно, долго, от этого взгляда ему хотелось убежать и остаться одновременно.

Артем не помнил, кто начал первым. Её лицо стало ближе. Их губы встретились неуверенно, почти случайно. Это был невинный, робкий поцелуй. Испытание. Но никто не отпрянул. Он почувствовал невероятную мягкость её губ, вкус помады и чего-то сладкого. Поцелуй стал увереннее, глубже. Ольга ответила, её руки оказались у него на шее. Он сам не понял, как язык коснулся её губ, а потом оказался у неё во рту. Это было не вторжением, она сама пригласила его.

Сын потерял голову, его руки, неуклюжие и жадные, скользили по её спине, впивались в шелк, спускались ниже к талии, еще ниже. Артем задрал подол платья, пальцы нащупали горячую кожу, мягкое податливое тело, тонкое кружево трусиков. Ольга издала тихий стон — не протеста, а невыносимого возбуждения. Её тело выгнулось, прижимаясь к нему.

Лифт остановился. Они оторвались друг от друга синхронно, как воры, застигнутые на месте преступления. Казалось, что ничего не было, только чуть припухшие губы и пьяные глаза выдавали её. У Артема тряслись руки. Двери открылись. Они выскочили в темный, знакомый до боли подъезд и почти бегом, не глядя друг на друга, преодолели короткое расстояние до своей двери.

Ключ. Дрожащие пальцы. Щелчок замка. Тяжелая дверь захлопнулась за спиной, отсекая остальной мир. Они стояли в полумраке, освещенные только светом уличного фонаря из окна на кухне. Тишина была оглушительной.

— Артем… — тихо прошептала она.

— Оля, — впервые он назвал её по имени. Мать вздрогнула. — Олечка…

Сын видел, как расширились её глаза на секунду, как она робко улыбнулась, как маленькая девочка. Она сделала несмелый шаг к нему.

— Сынок, только не… — начала она, но не договорила. Артем тоже сделал шаг. Теперь поцелуй был другим — наглым, жадным, требовательным. Поцелуем мужчины, который знает, чего хочет. Её сопротивление, если оно и было, растворилось в мгновение. Она ответила ему со всей страстью, которую так долго копила.

Он не помнил, как они оказались в гостиной. Помнил только шелест сбрасываемого платья, белизну её кожи в отсветах уличного света. Его руки были повсюду — на маленькой, упругой груди с набухшими, тёмными сосками, на тонкой талии, на округлых бёдрах. Он опустился на колени перед ней, целуя живот, чувствуя под губами вздрагивающую кожу. Его пальцы нащупали края легких, шёлковых трусиков.

— Нет… подожди… — её протест был слабым, сдавленным, когда пальцы сына нашли вход, скользкий и обжигающе горячий.

— Ахх… — вырвался у неё долгий, сладкий стон, и её руки впились ему в волосы.

— Оля… — шептал он, покрывая поцелуями её низ живота. — Как же долго… как долго я…

“Как же давно…” — эхом отозвалось в её голове, и она поняла, что это правда. Давно. Слишком давно.

Он снял с неё последнюю преграду, белье бесшумно соскользнуло на пол. Мама стояла перед ним в полумраке, крохотная и совершенно беззащитная, он смотрел, зачарованный, боясь дышать.

— Сынок, — тихо сказала Ольга, она боялась, она нервничала как в первый раз.

Артем поднял её на руки — она была такой легкой — прижал к стене в гостиной, сил идти в спальню не было, он хотел её здесь и сейчас. Его руки обхватили грудь, сын вошёл в неё одним движением.

Мать вскрикнула — не от боли, а от шока, от невозможности, ставшей явью. Её тело сжалось. Парень замер, чувствуя каждую складку, каждую пульсацию внутри неё. Это было теснее, горячее, безумнее любой фантазии.

Движение. Толчок. Еще. Еще. Медленно. Еще. Ольга застонала, её ноги обвили бёдра сына. Стоны, прерывистые, хриплые, сводили его с ума. Артем видел, как её лицо искажается гримасой наслаждения, как глаза закатываются. Руки скользили с груди на её ягодицы, сжимая их, направляя каждый толчок.

— Артем… я… — она не успела договорить. Она кричала, беззвучно, закинув голову, и он чувствовал, как её тело дрожит.

Но он не мог остановиться. Ярость, ревность, годами копившееся желание — все это вырвалось на свободу и требовало разрядки. Он трахал её с какой-то животной яростью, держа на весу, чувствуя, как её тело становится безвольным, податливым. Её лицо, её стоны, тугая, мокрая внутри — все это сводило с ума.

Артем кончил с глухим, рычащим звуком, войдя до самого основания, чувствуя, как горячие толчки вырываются из него, заполняя все внутри. Он стоял так, прислонившись лбом к стене над её плечом, тяжело дыша, чувствуя, как бешено стучит её сердце.

Они сползли на пол в гостиной, на ковер. Лежали молча, слипшиеся, мокрые, не в силах пошевелиться. Его член, медленно выскользнув из матери, оставил на внутренней стороне бедра мутную, теплую каплю.

Артем не знал, сколько прошло времени. Минута? Час? Ольга первая пошевелилась, приподнялась на локоть. В свете, падающем из окна, её лицо было усталым, но каким-то просветленным и бесконечно красивым.

Утро. Кухня. Отец только что ушел. Молчание.

— Артем… — начала она тихо. — Мне… мне это было нужно… Спасибо. – последнее слово она почти прошептала.

— Оля.

— Прошу… не называй меня так. Не сейчас, — её голос дрогнул. — Дай мне привыкнуть. К тому… что только что произошло.

Артем кивнул. Потом сказал, смотря ей прямо в глаза:

— Мам. Я люблю тебя. Всегда любил. Как… как женщину.

Она закрыла глаза. Ей было тяжело, даже после всего.

— Сынок… я… — она подбирала слова. — На празднике… мне было больно на тебя смотреть. Я боялась. Боялась. Прости.

Он ничего не ответил. Просто потянулся и поцеловал ее. Нежно. Без той животной страсти, что была вчера. Поцеловал как любящий мужчина. Она ответила ему тем же.

***

Питер встретил Артема пасмурным утром и едким, знакомым смогом вокзала. Он стоял на перроне с чемоданом, глядя на серое небо.

Мама звонила вчера. Они с отцом подали заявление на развод. Отец отнесся к этому с пьяным равнодушием. Ольга сказала, что ей нужно время. Что она хочет уехать, побыть одной.

“Осмыслить”, — покатал Артем слово в уме, да, так она сказала.

Парень сел в такси. По дороге на его лице играла грустная улыбка. На сердце было тепло и больно одновременно. Он вспоминал тот месяц, их ночи, поцелуи, как мама ожила, как они опять проводили время вместе. Их разговоры в темноте, когда они лежали в его постели, обнявшись, и говорили не как мать и сын, а как два одиноких человека, нашедших друг друга.

Артем понимал, что это хрупкое счастье. Он не знал, что ждет их в будущем. Не знала и она. Но сейчас, глядя в запотевшее стекло такси, парень был счастлив. Он любил. Его любили. Все остальное пока не имело значения.