Примечание: представленный текст является частью мрачного, психологически тяжёлого повествования. Атмосфера произведения — депрессивная, давящая, пронизанная ощущением безысходности и насилия. Сцены сексуального характера (включая принуждение и унижение) присутствуют и поданы как часть жестокой реальности, в которой существует главный герой.

Путь стал однообразным кошмаром. Монотонный стук, который отбивали колеса, вечный шелест дождя по брезенту — этот шум вымывал мысли. Он больше не думал, он существовал в промежутках между.

Лица расплывались, имена, Рен даже не старался их запоминать. Оставались только детали: шрам на скуле, татуировка, запах табака. Простой порядок действий: взгляд в пол, руки упираются в пол, отключиться. Штаны спускали уже за него. Тело научилось, тело привыкло. Острая, режущая боль первых дней превратилась в тупое давление, а затем в ощущение наполненности, легкий дискомфорт. Даже самый грубый напор теперь встречался лишь вялым сопротивлением мышц.

Ценность приобрели не люди, а паузы между ними. Момент, когда дверца кузова захлопывалась, оставляя его в гулкой, пропитанной сыростью темноте. Тогда он мог просто лежать, глядя в одну точку, и быть ничьим, быть пустым.

Только один человек ломал этот отлаженный порядок. Захар. Его руки не просто хватали и мяли — они знали. Знакомые мозолистые ладони находили на его теле точки, отзывавшиеся не болью, а постыдным, предательским удовольствием. Старый действовал молча, методично, выжимая из него стон, а затем судорожную разрядку. Это было страшнее любого насилия. Кончить в руку того, кто превратил тебя в вещь, и тут же, сквозь спазмы, принять в себя его горячее семя. Боль можно было ненавидеть. А как ненавидеть собственное тело, которое вопреки всему получает удовольствие?

Неделя. Еще неделя — и он будет в Цитадели. Эта мысль грела его, помогала смириться с действительностью. Остановка у старых развилин какого-то огромного здания стала спасением, стала освобождением от одинаково серых дней.

Остановка была долгой. Утренней. Лагерь жил своей шумной, дымной жизнью, и эта жизнь понемногу втягивала в себя и Рена. Кошмар отодвинулся до наступления темноты. Он ел горячее, слушал обрывки разговоров у костра, даже односложно отвечал.

Очень скоро посиделки у костра закончились, и люди разбрелись кто куда, унося с собой шум и тяжёлый, сытый покой. Тишина, наступившая после, была некомфортной.

— Мне кажется, слышал шум воды по дороге? — спросил Рен у Захара, глядя куда-то мимо его плеча. Смотреть в глаза было все еще тяжело.

— Да, — кивнул Старый. — Речушка в паре километров через лес. А тебе чего? Купаться собрался? Бочек мало?

— Хочу… побыть один. Чуть-чуть, — выдохнул Рен и опустил взгляд.

Захар заложил два больших пальца за ремень. Его взгляд, тяжёлый и изучающий, скользнул по лицу парня. Молчание. Минут. Две.

— Ладно, — наконец бросил Старый на выдохе, и в этом слове была не просто уступка, а взвешивание рисков. — Смотри, Рен. Туда и обратно. Места тихие, но сам понимаешь… — в его голосе прозвучало то самое странное, смешанное чувство, наверное, забота. Забота владельца о своей собственности. — Послать бы кого с тобой…

— Нет! — голос Рена сорвался резко, почти панически. — Не надо. Тогда я лучше не пойду.

Река оказалась тёплой. Рен зашёл по колено, потом по пояс и просто стоял, закрыв глаза. Шум воды заглушал всё. На секунду он смог вспомнить не боль, не стыд, а просто ощущение: вот так же он стоял в реке у своего селения, а на берегу сидел отец и что-то мастерил. Это было не… Удовольствие было таким простым и таким острым, что перехватило дыхание.

На обратном пути его перехватил Лех. Молодой мужчина с тихим голосом и внимательными глазами. Кажется, он был медиком, как Карга.

— Купался? — спросил он.

— Да, — тихо ответил Рен, ожидая подвоха, которого не последовало.

Неловкость первых фраз растаяла незаметно. Лех не лез с вопросами. Он говорил сам. О жене, о доме, о сыне.

— Мой Рад примерно твоих лет, — улыбался мужчина, — даже имена чем-то похожи. Тебе ведь Ренат зовут?

— Да, — поморщился Рен. — Не люблю я это имя.

— Вот-вот, и он такой же. Ненавидит, когда мать его Радионом зовет.

— Меня так… только мама звала, — вырвалось у Рена, и он сам испугался этой внезапной слабины в голосе.

Лех положил руку ему на плечо. Как отец, когда Рену было плохо.

— Не грусти, малой, — доедешь до Цитадели и заживешь, а это все… — Лех неопределенно махнул рукой, — останется в прошлом. Тебе же нравятся девчонки? Видел наш "груз"? — улыбка стала шире.

— Нет, только слышал.

— Пробирает, а? Согласись? — Лех подмигнул.

— Очень, — Рен не удержался и слабо улыбнулся в ответ, робко, совсем по-детски.

— Давай передохнём, — Лех кивнул на огромный, замшелый пень неподалёку. — Ноги гудят. Присядем на пять минут.

"Но…" — Рену стало неловко. Отказать? С ним впервые за все эти недели просто… разговаривали. Даже Захар.

— Брось, — Лех будто угадал, о чем думает парень. — Пять минут и двинем.

— Ладно, — сдался Рен.

Разговор потек дальше, естественно, будто они знакомы всю жизнь. Лех спрашивал Рена о мелочах, которые уже казались частью другой жизни: какая рыба водилась в их реке, умел ли он ставить силки. И юноша отвечал. Слова лились сами, смывая с души толстый слой страха и недоверия. Он оживал. В этой сырой просеке, под шёпот сосен, он снова на миг стал собой. Эта иллюзия была такой сладкой, такой хрупкой и такой необходимой, что он готов был платить за неё любую цену. Он уже почти забыл, что цена всегда одна и её всегда назначают другие.

Рука коснулась плеча Рена будто случайно. Лех опять что-то рассказывал, очередную байку, голос был низким, дружелюбным. Через десять минут рука скользнула по спине, обвила талию. Рен напрягся и попытался отстраниться — инстинктивный, уже отточенный жест отказа.

Лех не стал грубо притягивать его. Он просто улыбнулся — улыбкой усталого, понимающего человека.

— Ладно, ладно… Нет так нет.

Рен замер, но не от того, что к нему приставали. Нет. К этому он привык после множества грубых рук. Его впервые послушали, его отказ восприняли, не взяли силой. Эта сдержанность казалась странной. Разговор затих. Стало тихо. Рен хотел подняться.

— Можно… тебя поцеловать? — тихо спросил Лех. В его голосе не было требований, только просьба.

Рен замер. Он ощутил чужое дыхание… Не такое, что в кузове, нет, просто легкий порыв воздуха.

Поцелуй был мягким, осторожным. Не таким, как у Тимохи. Руки Леха двигались по его спине, шее — нежно, ласково. Что-то предательское внизу живота дрогнуло. Он давно не чувствовал ничего, кроме боли, отвращения. А это… тепло. Опасное, обманчивое.

— Тише… Всё хорошо, — шептал Лех ему в губы, а рука легла на пряжку ремня. — Просто расслабься. Ты же хочешь, да? Вижу, хочешь…

Ладонь скользнула под одежду, пальцы, теплые, чуть влажные от пота, коснулись кожи живота Рена, спускаясь ниже. Парень ахнул, воздух вырвался с хриплым стоном, когда Лех обхватил его член — не резко, мягко, как будто проверяя, нащупывая. Кожа была горячей, пульсирующей под пальцами, и Лех улыбнулся уголком рта, чувствуя, как парень твердеет в его хватке.

Рука начала движение медленно, вверх-вниз, с легким нажимом у основания, где кожа была особенно чувствительной. Каждое движение было точным: большой палец скользнул по головке, размазывая первую каплю — прозрачную, вязкую жидкость, которая оставляла мокрый след на коже. Запах ударил в нос Рену — мускусный, солоноватый, смешанный с потом, как запах разгоряченного тела после бега.

Лех наклонился ближе, его губы коснулись уха парня, мягкий, горячий шепот: "Видишь? Ты сам этого хочешь…".

Движения чуть ускорились, рука Леха ритмично сжималась, пальцы обхватывали ствол плотно, но не больно — как будто выжимали, массировали. Каждый толчок вверх сопровождался влажным чавкающим звуком, когда кожа скользила по коже, смазанная естественной влагой. Рен услышал свой собственный стон — низкий, прерывистый, вырывающийся из груди против воли. Лех свободной рукой обнял парня за талию, прижимая ближе.

— Тише… Тише… — бормотал мужчина, дыхание участилось, но голос оставался спокойным. Рука двигалась теперь быстрее, с круговыми движениями у головки — вызывая вспышки удовольствия, которые Рен ненавидел, но не мог игнорировать. Его член пульсировал в хватке, набухая, вены проступали под кожей, и каждый рывок вниз заставлял яйца подтягиваться, с тихим шлепком ударяясь о ладонь Леха. Запах усилился, стал густым. Рен почувствовал, как волна накатывает: стыд жгучей краской заливал щеки, но тело предавало, бедра сами подались вперед в ритм движениям.

Мужчина знал, что делал — пальцы сжались сильнее у основания, замедляя, растягивая момент, а потом ускорялись снова, с влажным, чмокающим звуком, как будто выжимали сок. Рен стонал громче, звуки вырывались мокрыми, сдавленными — "Ах… нет…", но слова тонули в хрипе. Внизу живота все скрутилось, мышцы напряглись, и вот оно — оргазм накатил, как удар тока.

Сперма вырвалась толчками: первый — густой, белый, горячий, брызнул на руку Леха, стекая по пальцам вязкими нитями, оставляя кремовый след на коже. Соленый, хлорный запах, как отбеливатель. Второй толчок — слабее, капли упали на землю. Третий — уже медленнее, сперма стекала по стволу.

Мужчина не остановился сразу — его рука продолжала двигаться, выжимая остатки, пальцы размазывали сперму по головке, вызывая ощущения, граничащие с болью. Тяжелое дыхание Рена, прерываемое всхлипами. Парень обмяк, тело дрожало, а Лех наконец отпустил его, вытирая руку о бедро юноши с небрежной улыбкой, оставляя липкий след.

Лех поднялся. Рука, твердая, без тени нежности, легла на затылок.

— А теперь, малыш, быстро-быстро, — голос Леха сменился. В нём не осталось ни ласки, ни просьбы. Только сдержанная, деловая настойчивость. — Я ждать очереди не могу, мне надо… работать не получается. Помоги дяде.

Рен, всё ещё не пришедший в себя, с подрагивающими коленями, не понимал, не хотел понимать, что происходит. Он видел только расстёгнутую ширинку и нависшую над ним плоть. Запах речной воды и собственного семени ещё стоял в носу, смешиваясь с новым, чужим.

— Рот открывай. Шире. Да не бойся ты, не в первый раз. — резкий, неприятный смех.

Парень поднял голову, и его глаза расширились: орган Леха был огромным, налившимся кровью, венами, пульсирующими под тонкой кожей. Он не торчал вверх, а лишь слегка приподнимался. Большая головка, розовая и блестящая, уперлась в губы Рена, размазывая солоноватую жидкость по ним. Парень инстинктивно сжал челюсти, но Лех надавил сильнее, рот открылся, пропуская внутрь. Он попытался отстраниться, но рука мужчины на затылке удерживала его на месте, пальцы впились в волосы.

Лех медленно двинулся, головка скользнула по языку Рена, оставляя солоноватый привкус, как морская вода с металлическим оттенком. Парень закашлялся, горло сжалось, слезы навернулись на глаза. Он сдался. Губы, онемевшие и чужие, просто скользили туда-сюда. Слюна стекала по стволу, капала вниз с тихим "кап-кап". Лех зарычал от удовольствия, его бедра дернулись. "Глубже", — прошипел он.

Каждый толчок сопровождался влажным, чавкающим звуком. Тошнота подкатывала к горлу, но его тело, отключённое от воли, просто существовало внутри этого ритма, внутри этого хлюпающего звука, ставшего единственной мерой времени.

Лех напрягся, мышцы живота сжались, он издал долгий протяжный стон. Густая, теплая струя ударила в нёбо Рена, заполняя рот солоновато-горьким вкусом, как смесь соли и мускатного ореха. Мужчина продолжал водить рукой по члену, выжимая остатки: вторая порция попала на язык, третья — на губы, размазываясь по лицу. Юноша отпрянул, но Лех удержал его, заставляя облизать последние капли с головки.

— Хороший мальчик, — довольно выдохнул мужчина.

Рен вернулся в лагерь только через два часа, ему пришлось возвращаться к реке и снова хорошенько себя вымыть. Лех ушел почти сразу, потрепав его по голове, и бросив напоследок:

— Малыш, ты же понимаешь, что это наш секрет? — улыбка была недоброй, натянутой.

Парень только коротко кивнул.

— Вот и молодец. Какие губки! — засмеялся Лех и ушел, насвистывая что-то веселое.

Поздно вечером на него опять кто-то залез. Шептал что-то ласковое, называл Юленькой… Плевать, Рену было на все плевать. Он просто терпел. Когда же все закончится? Стон, горячее внутри, шлепок по заднице. Дверь. Тишина.