Я — кукла Барби.

Да-да, самая что ни на есть обычная... на первый взгляд.

Стройная фигурка, тонкая талия, длинные ноги, будто созданные для вечного шага вперёд. Волосы — густые, длинные, с тёплым рыжеватым оттенком, который красиво ловит свет. Лицо — всегда с улыбкой: аккуратной, спокойной, чуть загадочной. Такой улыбкой улыбаются те, кто знает что-то важное — но не спешит делиться.

Большую часть года я именно кукла. Пластиковая, лёгкая, послушная. Меня переодевают, усаживают, забывают на полке, роняют под кровать, иногда берут с собой в поездки. Я не жалуюсь. Я умею ждать.

Моя хозяйка — девочка по имени Ингред. Она аккуратная, немного мечтательная и всегда ставит меня «лицом к комнате», будто я тоже должна всё видеть. Иногда она разговаривает со мной — шёпотом, доверяя тайны, которые взрослые всё равно не услышали бы. Я молчу. Но я слушаю.

И вот тут начинается мой секрет.

Один раз в году.

Всего одну ночь.

Перед самым Рождеством со мной происходит перемена.

Я не знаю, почему именно так. Не спрашивайте. Не знаю, кто это придумал и зачем. Может быть, это волшебство. Может — ошибка мира. А может, подарок, о котором никто не догадывается.

В какой-то момент — всегда внезапно — я оживаю.

Не частично. Не как во сне.

А по-настоящему.

Пластик становится тёплой кожей. Ноги вытягиваются в полный рост. Пальцы перестают быть неподвижными — и вдруг могут сжиматься, ощущать холод, гладкость, шершавость. Волосы рассыпаются по плечам живой волной — те же самые, рыжеватые, только теперь они пахнут воздухом и движением.

Я становлюсь девушкой.

Точной копией себя — но настоящей.

И каждый раз это случается там, где Ингред оставила меня в последний раз.

Иногда — на полу возле окна, среди гирлянд и стеклянных шаров.

Иногда — в кукольном домике, где потолок вдруг оказывается слишком низким.

А однажды — прямо под ёлкой, среди подарков, когда за окном тихо падал снег, и весь мир словно затаил дыхание.

Я никогда не знаю заранее, где проснусь.

Но всегда знаю одно:

У меня есть только эта ночь.

И целый мир, который на несколько часов становится моим. В такую ночь, я конечно стараюсь оторваться по полной — и удовольствия, и развлечения, ну и секс, если конечно получится. А что, не осуждайте, мне же потом целый год куклой быть.

Я очнулась не сразу.

Сначала было странное чувство — будто тело есть, но оно ещё не совсем моё. Пол подо мной был холодный и твёрдый, плитка торгового центра, и это ощущение сразу дало понять: я не кукла. Куклы не чувствуют холод пола ступнями.

Я лежала на полу примерочной в небольшом бутике с модной одеждой. Узкие кабинки, зеркала, вешалки, запах ткани и духов. Значит, в этот раз Ингрид забыла меня здесь — наверно, когда они с мамой ходили за рождественскими подарками. Она иногда бывает рассеянная. Поставит меня куда-нибудь «на минутку» — и всё, праздник, пакеты, суета... а я остаюсь.

Впрочем, бывало и хуже.

В прошлом году я проснулась в снегу. Реально в снегу. Новый год, горы, лыжи, мороз — а я в купальнике. Кругом бело, холод пробирает до костей, дыхание сразу превращается в пар. Весёлая была история... но длинная. Как-нибудь обязательно расскажу.

А сейчас — бутик.

Я медленно села, опираясь ладонями о пол. В голове всё слегка плыло — так всегда бывает после превращения. Первые минуты мир кажется слишком большим, слишком громким, слишком настоящим. Звуки торгового центра доходили приглушённо: шаги, чьи-то голоса, музыка из соседнего магазина.

Я поднялась на ноги.

Босиком.

Ступни коснулись плитки — и я невольно вздрогнула. Холодно. Но приятно по-настоящему, живо. На мне были юбочка и маечка — та самая простая одежда, в которой Ингрид иногда любила меня «примерять». Волосы длинными прядями спадали на спину, слегка растрёпанные после превращения.

Я огляделась и, едва окончательно придя в себя, поспешила выйти из бутика. В голове всё ещё слегка звенело после превращения — мысли собирались медленно, как будто я только что проснулась после очень долгого сна.

Конечно, следовало бы одеться. Нормально. По-человечески.

Но денег у меня с собой не было совершенно. Ни монетки, ни карты, ни даже кармана, где это могло бы лежать. А брать и уходить, не заплатив, я не привыкла. Я, между прочим, воспитанная. Даже если я всего лишь кукла. Была куклой.

Когда я вышла из примерочной, продавщица подняла на меня взгляд — быстрый, внимательный, с той самой профессиональной настороженностью, которая появляется у людей, работающих с покупателями. Она смотрела на меня секунду, другую... словно пыталась вспомнить, когда именно я вошла и откуда вообще взялась.

Ещё бы. Такую покупательницу она точно бы запомнила.

Я чувствовала её взгляд кожей — он скользнул по моему лицу, по волосам, задержался на простой маечке, на юбке... а потом опустился ниже, к моим босым ногам. Я почти физически уловила этот момент: лёгкое удивление, короткий вздох — и всё.

Никаких вопросов.

Она ничего не сказала.

Не окликнула.

Не остановила.

Только отвернулась, делая вид, что поправляет что-то на вешалке, будто решила: не её дело. А может, просто не хотела вникать — перед Рождеством у людей и без того хватает странностей.

Я воспользовалась этим.

Тихо, стараясь идти уверенно и не слишком быстро, я направилась к выходу из бутика. Плитка под ногами была холодной, шаги отдавались лёгким эхом, а за порогом уже открывалось пространство торгового центра — светлое, шумное, полное людей.

И вот тут до меня наконец дошло по-настоящему.

Я живая девушка. Я босая. Я одна.

И впереди — целое Рождество.

Перед праздником людей в торговом центре было особенно много. Потоки шли навстречу друг другу, переплетались, расходились. Кто-то ходил поодиночке, сосредоточенно разглядывая витрины, кто-то — целыми компаниями, смеясь, переговариваясь, обсуждая подарки. В воздухе витало предрождественское беспокойство: спешка, ожидание, списки в голове, пакеты в руках.

Все были одеты одинаково по-зимнему. Пальто, куртки, шарфы, сапоги, ботинки. Даже здесь, в тёплом помещении, никто не спешил раздеваться — зима чувствовалась за стеклянными дверями, и люди словно приносили её с собой.

И на этом фоне — я.

Босая.

В короткой юбке.

В простой маечке.

Даже летом так здесь почти никто не ходит. А сейчас — зима. Настоящая, с морозом на улице и снегом за витринами. Я чувствовала это особенно остро, когда холодная плитка касалась ступней, напоминая, насколько я выбиваюсь из общей картины.

Взгляды цеплялись за меня сами собой. Не грубые, не злые — скорее удивлённые, озадаченные. Люди скользили по мне глазами и тут же отводили взгляд, будто не были уверены, правильно ли они вообще увидели. Кто-то оглядывался, кто-то хмурился, кто-то улыбался краешком губ.

Я шла медленно, стараясь держаться уверенно, будто так и надо. Будто босая девушка в маечке среди зимней толпы — дело совершенно обычное.

Ну ладно, подумала я. Как-нибудь разберусь.

В конце концов, это Рождество.

А в Рождество, как мне уже доводилось убедиться, случаются самые странные и самые неожиданные вещи.

Есть хотелось ужасно.

Не просто «чуть-чуть перекусить», а по-настоящему — так, что в животе урчало, и это урчание я слышала сама. Ещё бы: целый год без еды. Ни крошки. Куклам ведь не положено есть — а живым, оказывается, очень даже положено.

Купить что-нибудь явно не мешало бы.

Но покупать было не на что.

Ах, незадача.

Я шла, глядя под ноги, почти не обращая внимания на снующих вокруг покупателей. В основном следила за одним: чтобы никто случайно не наступил мне на ногу. Босые ступни — штука уязвимая, и я это уже успела понять. Плитка холодная, а чужие ботинки — тяжёлые.

И тут — раз. Удача.

У самой стены коридора, возле рекламного щита, я заметила на полу деньги. Несколько купюр, сложенных небрежно, словно их выронили на ходу. Я остановилась, огляделась — сердце вдруг застучало быстрее. Люди проходили мимо, никто не обращал внимания.

Я смущённо посмотрела по сторонам ещё раз — и, убедившись, что за мной никто не наблюдает, быстро наклонилась и подняла деньги.

Отлично. Мне везёт.

Сумма была не большая, но вполне достаточная чтобы немного поесть. И, может быть, даже немного порадоваться жизни. А большего мне сейчас и не нужно.

Не теряя времени, я направилась в фуд-корт — так здесь называли место, где было собрано всё сразу: бургеры, лапша, пицца, напитки, запахи специй и жареного. Не шикарно, зато быстро и горячо.

Я взяла поднос. Пластиковый, чуть тёплый, с лёгкими царапинами — самый обычный. От этого почему-то стало спокойнее: обычные вещи делают мир менее пугающим.

Подошла к прилавку и немного замялась.

Люди впереди заказывали уверенно, привычно. А я стояла, словно впервые в жизни видела меню. Впрочем... так оно и было.

Я выбрала что-то простое: горячую еду, чтобы согреться изнутри, и стакан чая. Ничего вычурного. Сотрудник быстро поставил всё на поднос, почти не глядя на меня — перед праздниками у них, видно, глаз замыливается.

У кассы я расплатилась, стараясь не выдать волнения. Купюры приняли без вопросов. Монеты звякнули в лотке. Всё получилось.

Я прошла дальше, лавируя между столиками, и наконец нашла свободное место у окна. Села, осторожно поставив поднос перед собой.

И только тогда позволила себе расслабиться.

Пар поднимался от еды. Чай приятно грел ладони. Я сделала первый глоток — и едва не рассмеялась от счастья.

Вот оно. Первое настоящее рождественское угощение в моей жизни.

Я — Барби. И я ем. Как все.

Поев, я почувствовала себя гораздо лучше.

Сытость разлилась по телу тёплой волной, и мир сразу стал дружелюбнее. Вот ведь везёт вам, людям: вы едите каждый день, по три раза, а то и больше. А мне — только раз в год достаётся. Да и то не всегда. Ну да ладно. Не жалуюсь. Сегодня мне повезло.

Я аккуратно убрала поднос — так же, как делали остальные посетители, я специально посмотрела, чтобы не ошибиться. Поставила его на место, вытерла салфеткой пальцы и вышла из фуд-корта обратно в просторные коридоры торгового центра.

Здесь это называлось просто — Молл.

Я снова пошла бродить между витринами. Медленно, без цели, глядя по сторонам. Огоньки отражались в стекле, манекены застыли в нарядных позах, всё вокруг было таким ярким и праздничным, что хотелось улыбаться без всякой причины.

Иногда я заходила в бутики.

В одном магазине с платьями продавщица окинула меня быстрым, внимательным взглядом — с головы до ног. Задержалась на босых ступнях, потом на маечке, потом снова на лице. Я уже приготовилась к вопросу, но она вдруг улыбнулась:

— Примеряйте, если хотите. Кабинки свободны.

Я примерила лёгкое платье, покрутилась перед зеркалом, поблагодарила и вышла. Покупать, конечно, ничего не стала. Продавщица проводила меня тем самым взглядом, в котором смешиваются любопытство и профессиональная вежливость.

В другом бутике — с тёплыми свитерами — мужчина за прилавком сначала нахмурился, будто хотел что-то сказать... но потом просто кивнул и занялся своими делами. Я надела мягкий кардиган поверх маечки, постояла пару минут, наслаждаясь теплом, и аккуратно вернула его на вешалку.

— Вам очень идёт, — сказал он вдруг, не глядя.

— Спасибо, — искренне ответила я.

В магазине обуви продавщица посмотрела на мои босые ноги, чуть приподняла брови и мягко спросила:

— Подобрать что-нибудь?

— Просто смотрю, — улыбнулась я.

Она улыбнулась в ответ — спокойно, без осуждения. И это было приятно.

Почти везде реакция была одинаковой: сначала настороженный взгляд, короткая пауза, а потом — радушие. Люди привыкли к странностям. Особенно перед Рождеством. Особенно в молле.

Я выходила обратно в коридор, шла дальше, заходила в следующий магазин, рассматривала ткани, зеркала, отражения. Мне ничего не было нужно. Да и денег было очень мало. Я просто жила. Ходила, дышала, улыбалась, примеряла.

И этого было более чем достаточно.

Я как раз проходила мимо ряда с игровыми автоматами, когда вдруг поймала себя на мысли, что мне очень хочется поиграть. Я остановилась, посмотрела на мигающие экраны, на движущиеся огоньки, на людей, увлечённо нажимающих кнопки.

А почему бы, собственно, и нет? — подумала я. Раз уж я здесь и развлекаюсь.

Я подошла к кассе и разменяла последние пару долларов на жетоны. Маленькие, тяжёленькие, приятно звенящие в ладони. Мне почему-то сразу стало смешно: кукла, которая только раз в году становится живой, играет в автоматы в торговом центре. Ну разве не чудесно?

Сначала у меня ничего не получалось. Шарики улетали мимо, кнопки нажимались не вовремя, очки набирались как-то жалко и несерьёзно. Я нахмурилась, прикусила губу, попробовала ещё раз.

Потом ещё. И вдруг — щёлк. Я поймала ритм.

Пальцы сами начали чувствовать момент, взгляд научился угадывать траекторию, движения стали точнее. Экран вспыхнул, автомат весело зазвенел, и я неожиданно выиграла.

Я тихо рассмеялась. Ещё раз? Конечно.

Иногда удача отворачивалась, иногда снова возвращалась — но это уже не имело значения. Мне было весело. По-настоящему. Я играла не ради выигрыша, а ради самого ощущения: нажимать, ждать, радоваться, когда получается.

Рождество, молл, огни, шум — и я среди всего этого. Живая. Играющая. Счастливая.

Жетоны постепенно заканчивались, но улыбка — нет.

Я не сразу заметила, что на меня смотрят.

Двое. Парни.

Они стояли чуть поодаль, делая вид, что рассматривают автоматы, но краем глаза явно следили за мной. Потом один из них отделился от стены и подошёл — уверенно, без суеты, будто заранее решил, что всё будет нормально.

— Привет, — сказал он. — Можно познакомиться?

— Ага, — ответила я, продолжая улыбаться.

Улыбка — это моё. Фирменное. Я иначе и не умею.

— А тебя как зовут? — спросил он, слегка наклонив голову.

— Барби, — честно ответила я.

Он моргнул... и вдруг улыбнулся шире, будто услышал что-то вполне обычное.

— Красивое имя.

Его товарищ подошёл ближе, сунув руки в карманы.

— Ты тут часто бываешь? — спросил он, оглядывая меня с любопытством, но без наглости.

— Нет, — сказала я. — Я здесь... временно.

— Временно — это как? — усмехнулся первый.

— Ну... — я пожала плечами. — Сегодня есть, завтра — посмотрим.

Они переглянулись.

— Философски, — заметил второй. — А мы тут просто время убиваем. Перед праздником всё равно делать нечего.

— А ты чего босиком? — осторожно спросил первый, явно сомневаясь, стоит ли задавать этот вопрос.

— Долгая история, — ответила я. — Рождественская.

— Тогда понятно, — кивнул он с самым серьёзным видом. — В Рождество вообще лучше лишних вопросов не задавать.

Мы ещё немного поболтали — о пустяках. О том, какие автоматы самые «жадные», где в молле вкуснее кофе, как много людей перед праздниками и как все куда-то спешат. Ничего важного. И именно поэтому — приятно.

Они не лезли, не торопили, не удивлялись слишком сильно. Просто разговаривали со мной, как с обычной девушкой.

А мне вдруг пришло в голову, что это, пожалуй, и есть самое удивительное в том, что я стала живой. Со мной просто разговаривают.

Мы постояли ещё немного, просто разговаривая.

— Знаешь, — сказал один из них, — ты какая-то... не отсюда.

— Возможно, — улыбнулась я. — Но сегодня мне здесь нравится.

— Ты странная, — добавил второй и тут же смутился. — В хорошем смысле.

— Мне часто так говорят, — ответила я спокойно.

Он кивнул, словно это его полностью устроило.

— Ну что, — вздохнул первый, бросив взгляд на часы, — нам, наверное, пора.

— Да, — согласилась я. — И мне тоже.

Мы немного помолчали. Такое молчание бывает неловким — когда уже всё сказано. Музыка где-то вдали гудела фоном, люди проходили мимо, а мы стояли как будто вне этого потока.

— Рад был познакомиться, Барби, — сказал он и протянул руку.

Я пожала её — крепко, по-настоящему.

— Взаимно.

— Береги себя, — добавил второй. — И... удачи тебе.

— Спасибо, — искренне сказала я. — И вам хорошего праздника.

Я сделала шаг назад, махнула им рукой.

— Пока.

— Пока, — ответили они почти одновременно.

Я развернулась и пошла дальше, чувствуя, как за спиной остаётся ещё одна маленькая часть этой ночи. Без обещаний, без продолжения — просто встреча, просто разговор, просто человеческое тепло.

Я просто пошла вперёд, не спеша, шлёпая босыми ногами по холодной, блестящей плитке. Звук шагов терялся в общем шуме — голосах, музыке, объявлениях, смехе. Свет отражался в витринах, переливался на полу, и весь молл казался огромным, живым организмом, в котором я на время стала частью.

Куда идти дальше — я ещё не решила. Но это было и не важно.

Возле очередного поворота ко мне неожиданно подошли трое — двое парней и девушка.

Я заметила их не сразу, а только когда они уже почти остановились рядом, словно долго решались и наконец собрались с духом. Все трое были тепло одеты: короткие пуховики, удобные кроссовки, зимние штаны. На фоне моей маечки и юбки они выглядели особенно «зимними», и от этого контраст становился ещё заметнее.

Девушка стояла чуть впереди. Тёмные волосы, убранные за плечи, серьёзный взгляд, но губы выдавали лёгкое волнение. Парни держались рядом — один повыше, с мягкой улыбкой и внимательными глазами, второй пониже, чуть молчаливый, но явно заинтересованный, он то и дело поглядывал на меня, будто боялся моргнуть и упустить что-то важное.

— Слушай... — начала девушка, немного смущённо, но решительно. — Ты выглядишь точь-в-точь как кукла Барби. Тебя как зовут?

— Меня и зовут Барби, — ответила я, улыбаясь.

— Ну надо же... — поразилась она и даже коротко рассмеялась. — Я ещё никогда не встречала никого с таким именем.

— А меня вот так зовут, — засмеялась я в ответ, пожав плечами.

Парни переглянулись.

— Это... — начал тот, что повыше, — очень подходит. Правда.

— Меня, кстати, зовут Леа, — сказала девушка, немного расслабившись. — А это Томас и Лукас.

— Очень приятно, — сказала я. — Правда.

— Ты здесь одна? — осторожно спросил Томас.

— Пока да, — ответила я. — Я вообще... просто гуляю.

Лукас наконец решился:

— Ты совсем не замёрзла? — он бросил взгляд на мои босые ноги и тут же смущённо отвёл глаза. — Извини, если глупый вопрос.

— Немного прохладно, — честно призналась я. — Но мне нормально.

— Ты странная, — вдруг сказала Леа... и тут же поспешно добавила: — В хорошем смысле. Очень.

— Мне часто так говорят, — спокойно ответила я.

Мы постояли ещё немного, болтая ни о чём: о торговле, о рождественской суете, о том, как сложно выбрать подарки и как приятно иногда просто никуда не спешить. Они не задавали лишних вопросов и не смотрели слишком пристально. Просто разговаривали.

И мне снова пришло в голову, что в этом мире люди иногда принимают чудеса куда проще, чем кажется.

— Слушай, — всё-таки решился Томас, — а почему ты босиком?

Я на секунду задумалась, потом улыбнулась и пожала плечами:

— Да так... долгая история, — засмеялась я. — Потом как-нибудь, ладно?

Он кивнул:

— Ну ладно.

— Зато ты выглядишь так, будто тебе это даже нравится, — заметила Леа, внимательно посмотрев на меня.

— Иногда да, — ответила я. — Иногда так легче чувствовать, что ты здесь. По-настоящему.

Лукас усмехнулся:

— Философия босых ног?

— Ага, — подмигнула я.

Мы пошли вместе вдоль коридора. Я шагала посередине, они — чуть по бокам, подстраиваясь под мой темп. Люди обходили нас, кто-то бросал любопытные взгляды, но никого это уже не смущало. В потоке предрождественской суеты наша маленькая компания выглядела вполне естественно.

В центре большого зала мы остановились у огромной ёлки, украшенной гирляндами и шарами. Она поднималась почти до потолка, переливалась огнями, а над нами тихо лилась музыка — знакомая, тёплая, рождественская.

Мы просто постояли. Смотрели на огни. Слушали музыку.

— Красивая, — тихо сказала Леа.

— Очень, — согласилась я. — Такие ёлки всегда выглядят так, будто знают какой-то секрет.

— Какой? — спросил Лукас.

— Что всё обязательно будет хорошо, — ответила я.

Они улыбнулись, и никто не стал спорить.

Потом мы двинулись дальше — вместе повернули в коридор, ведущий к фуд-корту. Тот самый, где я уже была раньше. Запахи еды снова смешались в воздухе, музыка стала громче, а шаги — увереннее.

Я шла рядом с ними и ловила себя на простой, но приятной мысли:

в этом большом, шумном молле я больше не одна.

Мы взяли по напитку с взбитыми сливками — здесь их называли milkshake. Высокие стаканы, трубочки, сверху пышная белая шапка, посыпанная чем-то сладким. Я осторожно взяла свой двумя руками — холодный, тяжёлый, настоящий.

— Ты уже пробовала такие? — спросила Леа.

— Нет, — честно ответила я. — Но выглядит многообещающе.

Я сделала первый глоток — и замерла.

Сладко. Холодно. Сливочно. Совсем не похоже на чай или горячую еду, но по-своему удивительно.

— Ну как? — улыбнулся Томас.

— Очень... необычно, — сказала я и рассмеялась. — Но мне нравится.

— Значит, правильно выбрали, — довольно кивнул Лукас.

Мы присели с ними за столик, кто-то опирался локтем, кто-то держал стакан обеими руками, будто грелся, хотя напиток был холодный. Люди проходили мимо, музыка гудела фоном, а гирлянды отражались в стеклянных стенах фуд-корта.

— Знаешь, — сказала Леа после паузы, — ты правда какая-то... не отсюда.

— Возможно, — ответила я, не споря. — Но мне здесь нравится.

Я снова отпила из стакана, слизнула немного сливок с губ и поймала себя на том, что улыбаюсь просто так, без причины.

Рождество. Молл. Музыка. И milkshake в руках.

Для куклы, которая живёт всего одну ночь в году, это было почти идеальное приключение.

Как выяснилось, ребята весь вечер искали подарки, но ничего по-настоящему подходящего и при этом доступного по цене в этом Молле так и не нашли. Они переговаривались между собой, перебирая варианты, и в голосе всё отчётливее слышалась усталость от однотипных витрин.

— Здесь уже надоело, — наконец сказал Томас, оглядываясь вокруг. — Может, пойдём на площадь? Там подарки продают дешевле, и вообще интереснее. Люди катаются, музыка, ярмарка... Там точно что-нибудь найдём.

— Отличная идея, — кивнул Лукас.

— Да, давайте, — согласилась Леа и тут же посмотрела на меня. — Барби, одевайся и пойдём с нами.

Я моргнула.

— А нечего мне одевать, — спокойно сказала я. — Я так и пришла.

Они все трое уставились на меня одновременно.

— В смысле... без куртки? — уточнил Томас.

— Босиком? — добавил Лукас.

— Совсем? — Леа даже чуть приоткрыла рот.

— Ага, — я пожала плечами так, будто речь шла о самой обычной вещи.

Ну не рассказывать же им, что меня сюда так принесли и здесь бросили.

— Ты что же... так закаляешься?! — недоверчиво спросил Томас.

— Ага! Закаляюсь, — бодро подтвердила я.

Леа покачала головой:

— А мы-то думали, что ты где-нибудь здесь куртку и сапоги оставила и просто вышла погулять...

— Нет, — засмеялась я. — У меня верхней одежды просто нет. Я её не ношу. И обуви тоже.

— Ну ты даёшь... — протянул Лукас, явно впечатлённый.

Томас нахмурился:

— Так... а как же... значит, ты с нами не пойдёшь?

Я посмотрела на них и широко улыбнулась.

— Ещё как пойду.

— Серьёзно? — удивилась Леа.

— Абсолютно, — кивнула я. — Я холода не боюсь. Вот увидишь.

Они переглянулись — с сомнением, любопытством и каким-то детским восторгом.

— Ну... — наконец сказал Томас, — тогда пошли. Посмотрим, только потом не жалуйся.

И мы направились к выходу из молла — навстречу улице, огням площади и настоящей зиме.

Мы вышли из стеклянных дверей — и зима сразу дала о себе знать.

Вечер. Праздничные огни. Снег.

Он падал тихо, неторопливо, крупными хлопьями, кружился в свете фонарей и ложился на землю мягким, обманчиво пушистым ковром. Площадь перед торговым центром сияла гирляндами, вывесками, огнями ярмарочных домиков. Где-то играла музыка, слышались голоса, смех, звон — всё дышало Рождеством.

И холод.

Ребята зябко поёжились сразу же, застёгивая куртки, пряча руки в карманы.

— Ух... — выдохнул Лукас. — Вот это да...

А я... Я просто шагнула вперёд. На снег. Босая. В одной майке и короткой юбочке.

Я когда живая, тоже холод чувствую, как и все. Только у меня терпение больше, наверное.

Холод ударил по ногам мгновенно. Плитка у входа была ледяной, снег — ещё холоднее. Ступни словно обожгло, особенно когда я остановилась и вес тела лег на них полностью. Стоять босиком зимой — это совсем не то же самое, что идти. Холод поднимается снизу медленно, настойчиво, будто проверяет: ну что, передумала?

Не передумала.

Я стояла и улыбалась.

Щёки сразу покалывало, дыхание вырывалось белым паром, а пальцы ног слегка онемели — но всё это было... настоящим. Я чувствовала каждую секунду, каждый вдох, каждую снежинку, что таяла на коже.

Ребята столпились вокруг меня,

— Ты... ты правда так можешь? — выдохнула Леа, глядя на мои босые ноги в снегу.

— Ты же замёрзнешь! — воскликнул Томас.

— Это вообще нормально?! — добавил Лукас, не зная, смеяться ему или пугаться.

— Нормально, — спокойно сказала я. — Немного холодно, да. Но ничего.

Они всё никак не могли прийти в себя. Переглядывались, смотрели то на меня, то на снег под моими ногами, то снова на меня — будто боялись, что я сейчас исчезну или растаю вместе со снежинками.

А я стояла среди огней, музыки и падающего снега — босая, улыбающаяся, живая. И Рождество начиналось по-настоящему.

— Ну ладно, — первым пришёл в себя Томас, решительно хлопнув ладонями по карманам куртки. — Раз ты такая, то пошли скорее на площадь, пока там всё не закончилось.

— Пошли, — кивнула я.

И мы двинулись вместе вдоль улицы.

Тротуар был покрыт свежим снегом, утоптанным тысячами ног. Под моими босыми ступнями он сначала мягко скрипел, потом местами становился плотным и холодным, почти ледяным. Каждый шаг отдавался в теле — не болью, а острым, бодрящим ощущением, словно зима проверяла меня на прочность.

Мы шли мимо ярко освещённых витрин. За стеклом — тепло, свет, манекены в шарфах и пальто, новогодние композиции, искусственный снег и аккуратно разложенные подарки. От витрин тянуло уютом, и этот контраст с морозным воздухом снаружи чувствовался особенно сильно.

Навстречу нам шли прохожие — тепло одетые, закутанные, с пакетами в руках. Кто-то спешил, кто-то гулял неспешно, кто-то вёл за руку ребёнка. Некоторые бросали на меня быстрые взгляды, кто-то оборачивался, кто-то хмурился, не понимая, а кто-то улыбался, будто решил, что это часть праздника или чей-то смелый розыгрыш.

— Они все на тебя смотрят, — тихо заметила Леа, наклоняясь ко мне.

— Пусть, — ответила я. — Значит, заметили.

Ребята шли рядом, подстраиваясь под мой шаг, иногда замедляясь, чтобы я не отставала. Томас что-то рассказывал про ярмарку, Лукас шутил про горячий глинтвейн, который «точно понадобится», а Леа время от времени бросала на меня быстрые, внимательные взгляды — словно проверяла, всё ли со мной в порядке.

А я шла и дышала холодным воздухом. Снег ложился на волосы, таял на коже, дыхание вырывалось белыми облачками. Холод постепенно поднимался от ног выше, но я не торопилась и не жаловалась.

Впереди уже виднелись огни площади — ярче, гуще, шумнее. Музыка становилась громче, в воздухе появлялись новые запахи — жареных орехов, сладостей, горячих напитков.

— Почти пришли, — сказал Томас.

И я улыбнулась ещё шире.

Потому что впереди меня ждало продолжение этой удивительной ночи —

настоящей, зимней, рождественской.

Пока мы шли, холод, конечно, брал своё. С каждым шагом он подбирался всё ближе, настойчивее. Я уже дрожала, и зубы слегка постукивали — тихо, предательски. Дыхание вырывалось частыми облачками пара, мгновенно растворяясь в морозном воздухе. Пальцы ног немели, будто становились чужими, и снег под ними казался всё жёстче и холоднее.

Но я всё равно радовалась.

Я спешила вперёд, торопилась, словно боялась не успеть. Мне так хотелось увидеть площадь, огни, ярмарку, людей, музыку — всё. Этот праздник, этот вечер, эта жизнь, которая выпадала мне так редко. Даже холод был для меня почти не помехой — скорее испытанием, которое хотелось пройти.

Леа настороженно поглядывала на меня, всё чаще.

— Ты как? — спрашивала она, наклоняясь ближе.

— Нич... нормально, — отвечала я, стараясь улыбнуться.

Но губы предательски дрожали, и улыбка выходила неровной. Леа это замечала. Она качала головой, сжимала ворот куртки и бросала взгляды на Томаса и Лукаса — такие, которыми говорят без слов.

— Может, мы ускоримся? — предложил Томас, понизив голос. — Там уже недалеко.

— Да, давайте, — согласилась я, кивнув слишком поспешно.

Мы прибавили шаг. Огни площади становились ближе, музыка — отчётливее, а в воздухе уже явственно чувствовались запахи праздника. Я шла, дрожа от холода, но с горящими глазами, и думала только об одном:

Я успею. Я всё увижу. Я здесь не зря.

И от этой мысли даже мороз отступал — совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы сделать ещё несколько шагов вперёд.

И вот мы наконец вышли на площадь.

Она раскрылась перед нами сразу вся — большая, залитая светом, шумная и праздничная.

Гирлянды тянулись над головами, перекрещиваясь, словно светящиеся нити, фонари сияли тёплым золотом, и снег в их свете казался не белым, а почти серебряным. Музыка лилась отовсюду — весёлая, рождественская, с колокольчиками и знакомыми мотивами, от которых внутри что-то радостно сжималось.

Вдоль площади тянулись торговые ряды. Деревянные ларьки, украшенные еловыми ветками и лампочками, манили запахами: жареные орехи, сладкая выпечка, карамель, горячие напитки. Продавцы переговаривались, смеялись, звали покупателей, а люди толпились у прилавков, выбирая подарки, сувениры, смешные безделушки.

Чуть в стороне раскинулся каток. По гладкому льду скользили люди — кто уверенно, кто неуклюже, держась за бортики или друг за друга. Дети визжали от восторга, кто-то падал и тут же смеялся, кто-то кружился под музыку, оставляя на льду тонкие следы. Свет от прожекторов отражался от поверхности катка, и всё это выглядело почти нереально — как сцена из рождественской открытки.

— Вот это да... — выдохнул Томас.

— Красиво, — тихо сказала Леа.

Я остановилась и просто смотрела.

Холод всё ещё держал меня, ноги немели, тело дрожало, но внутри было тепло — от огней, от музыки, от людей вокруг. Праздник был повсюду. Он жил, двигался, смеялся, звенел. И я — живая, настоящая, пусть всего на одну ночь — стояла посреди него.

Снег мягко ложился на волосы, на плечи, таял на коже. Я улыбалась, даже не замечая, что улыбка выходит чуть усталой, но счастливой.

Вот он. Рождественский вечер. Площадь. Музыка. Люди.

И ради этого, пожалуй, стоило немного помёрзнуть.

Мы пошли вдоль ларьков, медленно продвигаясь по площади. Я рассматривала товары и безделушки — деревянные фигурки, стеклянные шарики, шерстяные варежки, свечи, какие-то смешные сувениры, которые хочется взять в руки просто из любопытства. Всё переливалось огнями, блестело, пахло праздником.

Томас и Лукас довольно быстро увлеклись. Они то останавливались у одного прилавка, то перебегали к другому, оживлённо обсуждая, что лучше подойдёт в подарок, и спорили с продавцом — с улыбками, жестами, смехом. Казалось, они почти забыли, что рядом с ними идёт почти раздетая и босая девушка. Праздник захватил их целиком.

А я шла рядом, чуть позади, слушая обрывки разговоров, музыку, звон колокольчиков. Холод никуда не делся — ноги уже совсем плохо чувствовали снег под собой, дрожь временами накрывала сильнее. Но я всё равно смотрела по сторонам с тем же восторгом, будто боялась пропустить хоть что-то.

Только Леа, кажется, не забывала про меня ни на минуту.

Она всё время оглядывалась, замедляла шаг, когда я чуть отставала, иногда тихо спрашивала:

— Ты точно в порядке?

— Да, — отвечала я, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Всё нормально.

Она улыбалась в ответ — немного тревожно, но тепло — и подбадривала меня взглядом, лёгким кивком, коротким прикосновением к локтю, когда мы снова трогались с места.

И мне вдруг стало особенно приятно: среди шума, огней и суеты был кто-то, кто помнил обо мне. Кто видел не только праздник, но и меня — живую, дрожащую от холода, но всё равно счастливую.

Мы шли дальше вдоль ларьков, и рождественская ночь продолжалась.

Мы остановились у ларька с игрушками.

Он был весь уставлен маленькими фигурками: снеговики, мишки в красных шапочках, крошечные олени, Санта-Клаусы с мешками за плечами. Игрушки стояли плотными рядами, припорошенные снегом, и в свете гирлянд казались почти живыми. Снег тихо падал, музыка звучала где-то совсем рядом, а вокруг стоял смех и гомон людей.

— Будешь покупать какие-нибудь подарки? — спросил Лукас, обернувшись ко мне.

Я покачала головой и честно ответила:

— Нет, ребята... денег совсем нет.

Я сказала это спокойно, без сожаления. Я и правда не привыкла что-то покупать. Обычно я просто смотрела — и этого хватало.

И тут Томас вдруг хлопнул себя по рукаву, словно решение пришло само собой:

— А давайте для Барби купим подарки к празднику.

Леа сразу оживилась:

— Точно! Почему нет?

— Это же Рождество, — добавил Лукас. — И она сегодня с нами.

Они загалдели все сразу, перебивая друг друга, уже наклоняясь к прилавку, перебирая игрушки, смеясь.

— Хочешь вот этого? — Томас поднял маленького плюшевого мишку в красной шапке.

— Или снеговика? — предложила Леа, показывая фигурку с крошечной метлой.

— А может, вот этого, — Лукас указал на маленького белого оленя.

Я смотрела на них и вдруг почувствовала, как что-то тёплое поднимается внутри — сильнее холода, сильнее дрожи. Я сжала руки у груди, чтобы они не заметили, как они дрожат.

— Правда?.. — тихо спросила я.

— Конечно, — сказал Томас. — Ты же с нами сегодня.

Я улыбнулась — широко, по-настоящему.

— Тогда... — я наклонилась ближе и осторожно указала пальцем, — вот этого. Он смешной.

Это был маленький плюшевый мишка в красной шапочке, чуть перекошенной набок, с крошечными лапками и добрыми глазами.

— Отличный выбор! — рассмеялась Леа.

— Решено, — сказал Лукас. — Он теперь твой.

Снег падал, гирлянды мерцали, и я стояла босиком на зимней площади, держа в руках свой первый рождественский подарок — и, кажется, это было самое настоящее чудо.

Потом они всё-таки заметили, как меня трясёт.

Я старалась держаться, улыбалась, сжимала в руках маленького мишку, но дрожь уже не получалось скрыть. Плечи подрагивали сами собой, а дыхание сбивалось.

— Так, стоп, — решительно сказала Леа, внимательно посмотрев на меня. — Этого достаточно.

Томас кивнул:

— Пошли. Срочно греться.

Мы остановились у небольшого киоска, откуда тянуло таким тёплым, густым ароматом, что я даже не сразу поняла, что это. Пряности, цитрусовая кислинка, что-то сладкое и очень уютное — запах был как у праздника в чистом виде.

— Глинтвейн, — пояснил Лукас, заметив мой вопросительный взгляд. — Горячий напиток. Его пьют зимой, чтобы согреться.

Глинтвейн — это горячее вино со специями: корицей, гвоздикой, апельсиновой цедрой, иногда с мёдом. Его варят специально для холодных вечеров, чтобы тепло было не только снаружи, но и внутри.

Ребята взяли по стакану себе — и один протянули мне. Стакан был плотный, картонный, горячий настолько, что я сразу обхватила его обеими ладонями.

— Осторожно, — предупредила Леа. — Он горячий.

Я сделала маленький глоток.

Сначала — тепло. Потом — вкус. Потом — будто внутри зажглась маленькая лампочка.

Глинтвейн мягко растёкся по горлу, по груди, по животу, и холод, который сковывал меня изнутри, начал медленно отступать. Щёки стали ещё теплее, пальцы рук перестали дрожать, дыхание выровнялось. Я выдохнула — глубоко, впервые за долгое время.

— Ого... — тихо сказала я. — Это... волшебно.

— Почти, — улыбнулся Томас.

— Рождественская магия, — добавил Лукас.

Я стояла, прижимая стакан к ладоням, делала маленькие глотки и чувствовала, как возвращается сила. Холод всё ещё был вокруг — снег, ночь, мороз — но внутри теперь было тепло. Настоящее, живое тепло.

Я посмотрела на ребят и улыбнулась:

— Спасибо вам.

И в этот момент, под падающим снегом, с горячим глинтвейном в руках и маленьким подарком прижатым к груди, я вдруг поняла:

даже если моя жизнь длится всего одну ночь в году — она может быть по-настоящему счастливой.

А потом мы снова пошли вдоль рядов.

Теперь я несла в руках большой пакет — плотный, шуршащий, с ярким праздничным рисунком. Сначала он был почти пустой и лёгкий, но с каждой остановкой становился всё тяжелее. В него отправлялись мелочи и подарки, которые ребята выбирали для меня с таким азартом, будто наверстывали что-то важное.

— Это тоже возьми, — говорил Томас, протягивая аккуратную коробочку.

— И вот это, — добавлял Лукас, смеясь. — Без этого Рождество не считается.

— Подожди, ещё вот эта вещица, — решала Леа, внимательно разглядывая прилавок.

Я сначала пыталась возражать:

— Да хватит уже...

— Даже не начинай, — тут же перебивала Леа. — Мы сами хотим.

И я сдавалась.

Пакет наполнялся: маленькие сувениры, тёплый шарф, смешная кружка с оленем, ещё какая-то коробочка, завернутая в бумагу с золотыми звёздами. Я шла рядом с ними, чувствуя, как тепло от глинтвейна всё ещё держится внутри, как снег ложится на волосы, а сердце — странно и приятно — становится всё тяжелее.

Не от холода. От благодарности.

Я смотрела на огни, на людей вокруг, на ребят, которые спорили, смеялись, выбирали для меня подарки, и думала, что никогда — ни за один из своих кукольных лет — не чувствовала себя настолько... нужной.

Пакет тянул руку вниз, и я время от времени перекладывала его, перехватывала поудобнее. Леа заметила это и молча подхватила дно пакета, помогая мне нести.

— Нормально? — спросила она.

— Да, — улыбнулась я. — Очень.

Мы шли дальше вдоль рядов, и рождественская ночь словно укутывала меня — не одеждой, а вниманием, смехом и теплом человеческих рук.

А я, кукла Барби, которая живёт всего одну ночь в году, несла свой первый в жизни пакет с подарками — и чувствовала себя по-настоящему счастливой.

А потом огни начали гаснуть.

Не сразу все — по очереди, одна гирлянда за другой. Свет тускнел, музыка сначала стала тише, а потом совсем оборвалась, оставив после себя непривычную тишину. Продавцы в ларьках начали суетиться, убирать товары, закрывать ставни. Площадь, ещё недавно шумная и яркая, постепенно пустела.

Толпа редела на глазах. Люди расходились — кто парами, кто семьями, кто в одиночку, унося с собой пакеты, смех и остатки праздника. Снег всё так же падал, но теперь казался холоднее, строже.

Я стояла с пакетом в руках и вдруг поняла, что дрожу уже не от волнения. Холод снова подбирался — к ногам, к коленям, выше. Глинтвейн давно закончился, тепло уходило, и усталость наваливалась тяжёлым пледом.

Леа внимательно посмотрела на меня — долго, оценивающе — и наконец сказала:

— Ну всё, ребята. Пора домой.

Она шагнула ближе и мягко, но решительно добавила:

— Особенно Барби. Она же совсем скоро в ледышку превратится.

— Да, — согласился Томас, нахмурившись. — Хватит на сегодня подвигов.

— Ты и так герой, — кивнул Лукас, пытаясь улыбнуться.

Я хотела возразить, сказать, что ещё могу, что всё нормально... но слова застряли где-то внутри. Я только улыбнулась — уже не так уверенно, как раньше, — и крепче прижала к себе пакет с подарками.

— Наверное, вы правы, — тихо сказала я.

Мы постояли ещё секунду, глядя на почти опустевшую площадь, на последние огоньки, на следы на снегу. Праздник заканчивался. Медленно, красиво и неизбежно.

А впереди была зимняя ночь. И дорога домой.

— Слушай, тебя проводить? — с тревогой спросил Лукас, вглядываясь в моё побледневшее от холода лицо.

— Нет, ребята, не надо, — ответила я решительно. — Мне здесь недалеко. И да... мне уже пора. Меня дома ждут.

Я и правда почувствовала, что нужно торопиться. Ещё немного — и чудо могло закончиться в самый неподходящий момент. Вот ещё не хватало у них на глазах снова превратиться в куклу. Нет уж. Это моя тайна. И никто не должен о ней знать.

Я подняла пакет с подарками, поцеловала каждого на прощанье в щёку — быстро, тепло, по-настоящему — и, помахав им рукой, развернулась и пошла прочь, спешно, но не бегом. В сторону темнеющей улицы, ведущей к дому моей хозяйки, Ингред.

Ночь сгущалась. Фонари зажигались один за другим, отбрасывая на снег мягкие жёлтые круги. Улица была почти пустой — редкие прохожие, укутанные в шарфы, шли мимо, не задерживая взгляда. Снег скрипел под ногами, и каждый шаг отдавался холодом — острым, бодрящим, словно напоминанием: времени мало.

Я шла, прижимая пакет к боку. Он был тяжёлый и тёплый — не от вещей, а от смысла. Кому я несла все эти подарки? Конечно же Ингред. Мне они были ни к чему. Я и так умела радоваться малому — огням, музыке, чужим улыбкам. Но для неё... для неё это было важно.

Иногда я останавливалась на секунду, переводила дыхание, смотрела на окна домов. Где-то за стеклом мерцали ёлки, где-то шёл тихий разговор, где-то смеялись. Жизнь продолжалась — обычная, человеческая, тёплая. И я была её частью. Пусть ненадолго.

Снег ложился на волосы, таял на щеках. Пальцы ног почти не чувствовали земли, но я упрямо шла дальше, считая шаги, держась за мысль о доме. О комнате Ингред. О полке. О тишине, где всё должно было завершиться правильно.

Я ускорилась. Ещё немного. Совсем чуть-чуть.

Праздник остался позади, но его свет я несла с собой — в пакете, в сердце, в улыбке, которую не могла и не хотела отпускать.

Оставалось пройти совсем немного.

Я свернула с улицы в узкий переулок между гаражами. Здесь было тише, темнее, и звук моих шагов по утоптанному снегу вдруг стал слишком отчётливым. Фонари остались позади, и только редкий свет из окон домов впереди слабо освещал дорогу. Они уже маячили в темноте. Совсем близко.

Я крепче перехватила пакет с подарками и ускорила шаг.

И тут в переулке показалась фигура. Мужчина. Один.

Он стоял у стены гаража, чуть в стороне от дороги. В темноте тускло вспыхивал огонёк сигареты — разгорался, гас, снова разгорался. Дым медленно поднимался вверх и тут же растворялся в холодном воздухе.

Я замедлилась почти непроизвольно. Сердце стукнуло чуть сильнее. Не от паники — скорее от настороженности. В переулке мы были вдвоём, и тишина вдруг стала слишком плотной.

Мужчина повернул голову, заметил меня. Огонёк сигареты на секунду замер, потом снова вспыхнул.

Я выпрямилась и пошла дальше — спокойно, уверенно, будто мне совсем не страшно и я точно знаю, куда иду. Пакет тихо шуршал, дыхание вырывалось паром, а снег под ногами всё так же скрипел.

Ещё немного, — сказала я себе. — Просто пройди мимо.

Он поднял глаза — и удивлённо уставился на меня.

Ещё бы. Такое не каждый день увидишь.

Ночь. Зима. Узкий переулок между гаражами. Редкий фонарь бросает жёлтый свет на снег, и в этом свете я иду ему навстречу — босая, в короткой юбке и простой маечке, с большим праздничным пакетом в руке. Волосы распущены, на них осел снег, щёки покраснели от холода, дыхание вырывается белыми облачками. Я дрожу — это видно — но спину держу прямо и иду уверенно, не суетясь, не оглядываясь.

Шаг за шагом.

Мои босые ступни касаются снега осторожно, почти бесшумно. Иногда я чуть морщусь — холод всё-таки пробирает — но тут же снова улыбаюсь, будто сама себе. В свете фонаря кожа кажется почти светящейся, а глаза — слишком живыми для такой сцены. Не испуганными. Не потерянными. Просто живыми.

Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами, сигарета на секунду забыта между пальцами. В этом взгляде — всё сразу: удивление, недоумение, вопрос без слов. Кто я? Откуда? Почему так?

Он удивлённо окликнул меня, когда я уже почти поравнялась с ним:

— Эй, красавица, откуда ты так?

Я на секунду обернулась, всё так же не останавливаясь, и улыбнулась — чуть устало, но весело.

— С бала, — засмеялась я, сама не зная, как ещё это объяснить.

Он хмыкнул, явно решив, что я шучу, и сделал затяжку.

— А чего ты раздетая ходишь? Зима вообще-то.

— Так надо, — ответила я просто.

Слова прозвучали легко, будто в них не было ничего странного. Я пожала плечами, как будто речь шла о самом обычном деле — вроде того, что кто-то вышел без шапки или забыл перчатки.

Он посмотрел на меня ещё раз — внимательнее, дольше. Взгляд скользнул по пакету с подарками, по моим босым ногам, по лицу. Потом он медленно выдохнул дым и покачал головой.

— Ну ты даёшь... — пробормотал он скорее себе, чем мне.

Я вдруг остановилась. Поставила пакет на землю, вернее, на нетронутый, пушистый снег, и обернулась к нему. Вот оно, моё приключение, последнее на сегодняшнюю ночь. Он ещё раз окинул меня взглядом, сверху донизу, и в его глазах промелькнуло что-то вроде усталого любопытства.

— И как я тебе нравлюсь? — спросила я откровенно. Времени для долгих прелюдий у меня не оставалось.

— Круто, — выдохнул он, слово повисло в морозном воздухе, облачко пара тут же растаяло.

— А так? — я стянула через голову маечку.

Ткань, едва тёплая от моего тела, соскользнула по коже, и мир сжался до одной точки — острого, обжигающего холода. Мои груди обнажились, и мгновенно отреагировали на мороз. Соски напряглись, налились, став тёмными, почти коричневыми точками на фоне бледной, покрасневшей кожи. По всей груди, по животу, по плечам пробежала волна мурашек, и каждый волосок встал дыбом.

Он замер. Сигарета между его пальцев догорела, длинный пепел готов был упасть на снег, но он этого не замечал. Его взгляд прилип к моей груди, к этим двум точкам, упрямо сопротивляющимся зиме. Удивление в его глазах сменилось чем-то другим — чистым, животным изумлением перед таким немыслимым зрелищем. Он медленно, почти неосознанно, вынул сигарету изо рта.

— Ты... — начал он, но голос сорвался. Он прокашлялся. — Ты совсем с ума сошла?

— Может быть, — улыбнулась я. — Но разве это не самое лучное сумасшествие в такую ночь?

Я шагнула к нему вплотную, так близко, что пар от моего дыхания касался его лица, и прошептала: — Обними меня. Сейчас же.

Он обнял меня, и я почувствовала тепло его рук. Такое манящее, настоящее. Его пальцы легли на мою замерзшую спину, и это прикосновение было подобно удару тока — резкому, живому, растопляющему лед в моих жилах. Я прижалась к нему всем телом, к его грубой куртке, к его теплу, и прошептала с жаром прямо в ухо: — Трахни меня. Сейчас.

Внизу у меня всё буквально напряглось и стало мокрым. Ооо, мне нужно было. А время истекало, я чувствовала его, как песок в часах, сыплющийся сквозь пальцы.

— Может, пойдем ко мне, в квартиру, там теплее, — неуверенно предложил он, его голос был сдавленным, — чаю выпьешь.

— Нет, — решительно сказала я, отстраняясь на дюйм, чтобы посмотреть ему в глаза. — Сейчас давай. Здесь. Я не замерзну.

Он смотрел на меня так, словно пытался понять, на какой планете он очутился. Его здравый смысл воевал с первобытным желанием, которое я читала в его расширенных зрачках. Он перевел взгляд с моих горящих глаз на мои босые ноги, втоптанные в снег, потом снова на мои обнаженные, покрытые румянцем груди.

— Ну... — протянул он, и это «ну» было полным невысказанных эмоций.

Не давая ему передумать, я взяла его руку и положила себе между ног, прямо на тонкую ткань юбки, которая уже была промокшей не только от снега. Его пальцы дрогнули, когда они ощутили исходящее от меня тепло, пульсирующую, требовательную жар. Я прикрыла глаза и тихонько застонала, и это стало последней каплей.

Он больше не сомневался. Резким движением он развернул меня, прижал спиной к холодной, шершавой стене гаража. Ледяной бетон обжёг мне лопатки, но это было лишь контрастом, который делал его прикосновения еще горячее. Его ртутные губы нашли мои, и поцелуй был таким же, как и эта ночь — отчаянным, безумным, не терпящим возражений. Одна его рука сжала мою грудь, пальцы впились в набухший сосок, а другая уже задирала юбку, без лишних слов, без промедлений.

А потом всё пошло быстро. Он стянул с меня юбку, и она легла на снег рядом с маечкой — бесформенный комок ткани. Я оказалась абсолютно голой в его объятиях, прижатая к холодной стене гаража. Контраст был ошеломляющим: ледяной бетон, обжигающий кожу спины, и его тело, горячее и твёрдое сквозь одежду, которое было единственным источником тепла во всём этом замерзшем мире.

Он оторвался от моего рта, чтобы посмотреть на меня. В жёлтом свете фонаря моя кожа казалась фарфоровой, почти прозрачной, с алыми пятнами на щеках и сосках. Его дыхание было тяжёлым, прерывистым. Он расстегнул ширинку своих джинсов, потом ремень, и металлическая пряжка со звоном ударилась о стену. Его член вырвался на свободу, твёрдый и напряжённый, и я почувствовала, как он упёрся мне в низ живота.

Он не спрашивал больше ничего. Он взял меня за бёдра, легко приподнял, и я инстинктивно обвила его ногами. Мои босые ступни оказались в воздухе, а я полностью зависла в его руках. Он вошёл в меня одним резким, глубоким движением.

Я вскрикнула. Не от боли, а от острого, всепоглощающего удовольствия. Он был огромен, горяч, он заполнял меня до предела, раздвигая стены изнутри. Холод больше не существовал. Было только это — его тело внутри меня, его руки, впившиеся в мою кожу, его взгляд, прикованный к моему лицу. Он начал двигаться, мощно, ритмично, каждый толчок отбрасывал меня о стену, загонял всё глубже и глубже. Снег под нами таял от нашего жара, а в воздухе смешивались наши стоны и видимые в свете фонаря облачка пара. Это было дико, неприлично и абсолютно то, чего я хотела.

Он кончил, в меня, и я почувствовала это!

Это было не просто движение, а взрыв. Горячий, мощный толчок глубоко внутри, и я ощутила, как его тело напряглось до предела, а потом дрогнуло в судорожном спазме. Он застыл, издав сдавленный, хриплый стон, и я почувствовала, как пульсирующие волны его семени бьют в самую глубину меня.

В этот момент мир перестал существовать. Не было ни зимы, ни снега, ни гаражей. Было только это ощущение — наполнение, тепло, пульсация жизни прямо в моём центре. Я прижалась к нему, впиваясь ногами в его спину, и в этот же миг моя собственная волна накрыла меня с головой.

Он тяжело дышал у меня на плече, его тело всё ещё дрожало. Я тоже дышала рвано, чувствуя, как по моим бёдрам стекает жидкость, горячая на фоне ледяного воздуха. Он медленно опустил меня на ноги. Мои босые ступни коснулись снега, и холод не показался таким уж сильным. Я стояла голая, с его семенем, текущим по внутренней стороне бедер, и чувствовала себя невероятно живой. Он отступил на шаг, посмотрел на меня — на мою разгорячённую, удовлетворённую наготу, на следы нашего безумия на снегу — и медленно покачал головой, словно не веря, что всё это произошло на самом деле.

Я выдохнула, чувствуя, как тело постепенно расслабляется, и в этот момент я почувствовала знакомое покалывание в кончиках пальцев. Я знала, что время истекает. Я сама не успею дойти туда, куда шла.

— Слушай, — сказала я быстро, — я должна кое о чём тебя попросить. Обещай, что выполнишь.

Он удивленно кивнул, всё ещё ошеломленный. — Обещаю.

— Вот этот пакет с подарками, его надо сегодня доставить по адресу, который я тебе скажу. Обязательно. Его... и ещё куклу.

— Какую куклу? — не понял он.

— Сейчас увидишь, — сказала я. — Не удивляйся.

Мое тело затряслось, я почувствовала, что стала уменьшаться, или это мир вокруг становился вдруг таким огромным. Стена гаража, которая минуту назад была у меня за спиной, теперь взмывала вверх, как небоскрёб. Сугроб, в котором стояли наши ноги, превращался в снежную пустыню. Он смотрел на меня, и его лицо, только что выражавшее страсть и изумление, теперь исказилось от чистого шока. Я чувствовала, как кости уменьшаются, кожа становится гладкой, пластиковой, а волосы превращаются в упругие, идеально уложенные пряди. Моё тело, ещё горячее от секса, остывало, становясь твёрдым и лёгким.

Через мгновение я лежала на снегу — крошечная, голая, с идеальной улыбкой и безжизненными, блестящими глазами. Настоящая кукла Барби. Последний, самый важный подарок в этом пакете.

Утром, едва рассвело, в дверь кто-то постучал.

Стук был негромкий, короткий — будто человек не хотел будить весь дом. Женщина, сонно накинув халат, подошла к двери. Повозившись с замком, она наконец отперла и замерла на пороге, в нерешительности вглядываясь в полутёмный подъезд.

На лестничной клетке никого не было.

— Мам, кто там? — донёсся из комнаты сонный голос.

— Никого, — ответила женщина, всё ещё оглядывая пустоту.

И тут мимо неё протиснулась девочка — Ингред. В расстегнутой пижаме, с босыми ногами, она выбежала в коридор и сразу же заметила то, что стояло на полу у двери.

Большой пакет.

— Мама, смотри! — воскликнула она. — Подарки! Игрушки!

Глаза Ингред загорелись, она опустилась на колени и начала заглядывать внутрь, перебирая упаковки, коробочки, яркую бумагу.

— От кого бы это... — растерянно сказала женщина, подходя ближе.

И тут Ингред вдруг ахнула.

— А вот и моя кукла Барби! — радостно завизжала она, поднимая с пола знакомую фигурку.

Кукла была цела и невредима. Та же улыбка, те же длинные волосы, знакомое платье. Только пластик был чуть темнее, будто она провела ночь на холоде.

— Я думала, что потеряла её... — с облегчением выдохнула Ингред. — А она нашлась! Кто-то нашёл и принёс её домой!

Она закружилась по коридору, прижимая к себе куклу, смеялась, подпрыгивала, счастливо болтая:

— Мама, представляешь? Она вернулась! Сама вернулась!

Женщина смотрела на дочь, потом на пакет с подарками, потом снова на куклу — и ничего не сказала. Только тихо улыбнулась, решив, что в рождественские дни лучше не задавать лишних вопросов.

А Барби, неподвижная, с той самой кукольной улыбкой, смотрела перед собой.

И если бы кто-то присмотрелся очень внимательно, то, возможно, заметил бы в её глазах отблеск чего-то живого.

Я неподвижно сидела на полке над камином, рядом с другими игрушками.

Глаза у меня были широко раскрыты, как и положено кукле. На губах — неизменная улыбка, спокойная и безмятежная. Волосы аккуратно расчёсаны и спадают вниз до пояса красивыми рыжеватыми прядями, ровно так, как любит Ингред.

На мне тёмно-синее платье с блёстками и маленьким бантом посередине. Оно празднично поблёскивало в свете камина. На ногах — туфельки, идеально сидящие, белые.

В комнате было тепло и тихо. За окном начинался обычный зимний день. Ингред возилась с подарками, что-то напевала, а взрослые переговаривались на кухне. Всё было правильно. Всё было на своих местах.

Я не двигалась. Не дышала. Не моргала. Просто сидела.

Но где-то глубоко внутри, там, куда не добирается ни пластик, ни тишина, хранилось воспоминание: огни, музыка, снег, глинтвейн, смех, добрые люди и длинная дорога домой босыми ногами.

На этот год — достаточно. Всё в порядке, ребята.

До следующего года.

***